В преддверии московского концерта, посвящённого 25-летию группы Crossroadz, который состоится в клубе «Известия Hall», Дмитрий Глухов и Мария Поспелова пообщались с основателем и бессменным гитаристом и вокалистом этого коллектива Сергеем Вороновым. Поговорили о грядущем концерте, роли музыки в жизни лидера Crossroadz, судьбе блюза в российском и мировом масштабе и многом другом.
Дмитрий Глухов: Скажите, оглядываясь сейчас лет этак на 25 назад, а, может, и даже больше, могли бы Вы когда-нибудь, в то далёкое время, подумать, что музыка займёт такое прочное место в вашей жизни, что она станет Вашим основным занятием, без которого, наверное, сложно себя помыслить?
Сергей Воронов: 25 лет назад уже было понятно. Ничем другим я заниматься больше не буду.
Мария Поспелова: А окружающие, родственники, Вас как-то поддерживали?
С. В.: Родственники… Не могу сказать, что как-то поддерживали. Не мешали. Мама — нормально, а папа не принимал всерьёз, думал, что как-то всё-таки всё наладится в моей жизни. Но он уже ничего не говорил. После 1990 года — точно. Он так, в 1986-м, пытался ещё сказать… Не говорил, конечно: «Ну как же так?», но давал понять, что хорошо бы всё-таки работать и параллельно заниматься музыкой. Музыка не воспринималась как работа. Так как я не получал музыкального образования, я получал гуманитарное образование, для него было понятно, что я должен быть переводчиком, журналистом… Это было для него само собой. Мама и папа — журналисты, поэтому было само собой…
М. П.: Они хотели направить по той же стезе.
С. В.: Они не хотели, для этого они особо ничего не делали, но это для них было само собой разумеющееся, в голове это у них было.
Д. Г.: А когда-нибудь возникало спонтанное желание бросить всё и какой-нибудь другой деятельностью заняться? Или, допустим, наступало ли когда-нибудь пресыщение музыкой?
С. В.: Нет, бывали моменты… За 25 лет, конечно, была масса разных моментов. Были печальные времена, когда не было концертов и приходилось подтянуть пояса. Но глобально — нет. Было настроение заниматься ещё чем-то, но бросить — нет.
М. П.: А ещё чем то — это чем?
С. В.: Вообще я собирался быть художником всю жизнь. Лет с 12-ти я думал, что буду художником.
М. П.: А совмещать рисование с музыкой?
С. В.: А потом я просто понял, что это — одно и то же. Это абсолютно одинаковые вещи. Если ты этим живёшь. Есть музыканты, для которых занятия музыкой — это профессия, а для нас это — жизнь. Для художника, который именно художник, а не ремесленник, это тоже жизнь. А я не то что стал завязывать с рисованием, просто сейчас времени нет, не до этого.
Д. Г.: Что Вас мотивирует по жизни? Мотивирует творить, работать и т.д.
С. В.: Всё. Жизнь мотивирует. Собственно, я же себя не заставляю что-то делать — вот в этом главное моё счастье, что всё происходит естественно. Нет, были случаи, были моменты в жизни, когда не шло ничего и настроения не было, но всё проходит. А музыка остаётся.
Д. Г.: Ещё такой вопрос: есть ли какой-нибудь человек, необязательно в мире музыки, который был бы для Вас ориентиром в нравственном отношении, в плане отношения к делу… С которого Вы бы подсознательно стремились брать пример?
С. В.: Нет, одного такого человека точно нет. В нравственном отношении, однозначно, — мои родители. Это были честнейшие люди, к которым, как говорится, не прилипали деньги, потому что они не могли представить, что можно взять лишнюю копейку чужую… В отношении к делу — пожалуй, тоже родители, но по-разному. Мама была человеком очень живым, она горела тем, что делает. А папа был интровертом, поэтому трудно сказать, насколько он горел своим творчеством. Он же стихи писал, у него очень много известных блокадных стихов. Он блокадник. И журналист. Как он горел, я не знаю, потому что он всё держал в себе. У него была какая-то система, я видел, как он распределял рабочий день… Но я пошёл в маму, у меня всё идёт живьём, спонтанно, экспрессивно. А людей… Мы сейчас вернёмся к Киту Ричардсу, потому что я его видел не только в музыке, но и в жизни. Он абсолютно позитивный и абсолютно живущий музыкой человек. У него очень доброе отношение к миру, и его очень любят все его друзья. Он нормальный, настоящий человек, у него нет фиги в кармане.
Д. Г.: А как вообще так получилось, что у Вас с ним состоялось сотрудничество?
С. В.: Ну это не сотрудничество. Это так, мы поиграли немножко в студии на гитарах, повисели, что называется, в студии несколько ночей, потом я записал хлопанье в ладоши на одной из песен — и всё. Мы с ним познакомились через Стива Джордана, барабанщика, с которым я, в свою очередь, познакомился в 86-м году в Японии на фестивале, когда мы были там со Стасом Наминым. Мы как-то очень подружились, я приехал в Нью-Йорк в 88-м году, позвонил ему и в этот же день я познакомился с Ричардсом.
М. П.: А сейчас Вы поддерживаете отношения с Наминым?
С. В.: Конечно. Мы в хороших отношениях, видимся иногда, на днях рождения друг друга (у нас разница в неделю), иногда в театр к нему захожу, или он заходит на концерты. Нечасто получается видеться…
М. П.: У всех график напряжённый.
С. В.: Да. То он здесь, то он там, то я тут, то я там…
Д. Г.: Вопрос про блюзовую музыку. Как Вы считаете, жив ли сейчас блюз? Есть ли сейчас какое-то…
С. В.: Обновление?
Д. Г.: Да. Обновление, развитие.
С. В.: Есть, конечно. Он абсолютно жив. Потому что он приобретает новые формы, с которыми многие могут не согласиться, но мне нравится. Мы сами даём новую форму, потому что мы же не играем традицию уже давно. У нас традиционных вещей раз-два, и обчёлся. Таких вот стандартов, что называется. Блюз это же музыкальная основа. Без блюза ты не играешь рок-н-ролл, хард-рок и хэви-метал. В хэви-метале все риффы это блюзовые риффы. Конечно, он развивается. Помимо того, что классический блюз играют люди и белые, и чёрные, по всему миру, есть и такие интересные варианты, как, скажем, Джек Уайт тот же самый. Он такой гранж-блюз делает. Он делает всё очень стильно, поэтому он яркий человек. Он очень любит блюз, очень хорошо его знает, он его изучил. Ну как изучил… Он на нём вырос. Просто он даёт ему новую форму, даёт новые пути и привлекает таким образом новую публику, между прочим. Он к блюзу цепляет большое количество людей молодых и с совершенно другим мышлением.
Д. Г.: Есть ещё такое расхожее мнение, часто цитируют фразу: «Блюз — это когда хорошему человеку плохо». Распространено представление о блюзе, как о грустной и печальной музыке.
С. В.: Это всё от необразованности. Основная масса людей вообще считает, что блюз и джаз — это одно и то же. Когда незнакомый человек спрашивает: «А что вы играете? Блюз? Да, я джаз люблю». И думаешь, объяснять ли… Раньше объяснял, орал, кричал, а потом я понял, что бессмысленно: за 5 минут не объяснишь. Вообще объяснить невозможно. Можно только на личном опыте понять, что это такое, почувствовать. А что касается этой фразы, то это просто неполный перевод цитаты из фильма «Перекрёсток» (The Crossroads). Там человек говорит: «Блюз это когда хорошему человеку плохо после того, как от него ушла любимая женщина». Это не в качестве какого-то клише было сказано, а просто как часть фильма. Часть монолога этого пожилого чёрного блюзмена. Блюз это глобальная вещь вообще. Это и про грусть, и про радость, и про смерть, и про жизнь. Минорных блюзов меньше, чем мажорных. Если посмотреть старые записи, Роберта Джонсона того же самого, то минорный блюз там надо поискать ещё.
Д. Г.: А если говорить о блюзе в России, то, как Вы считаете, наша отечественная публика вообще адекватно воспринимает блюз? Насколько она к нему расположена?
С. В.: Мне кажется, публика расположена… Если мы берём публику, как глобальную массу людей, то глобальная публика зависит от средств массовой информации, всегда и везде. Поэтому, грубо говоря, что дают, то и едят. У нас за всю историю не было ни одной блюзовой радиостанции. Если в Нью-Йорке, Лондоне куча радиостанций, и ты можешь выбрать ту, которая нравится, то здесь просто выбора нет. Поэтому в России блюз — на энтузиазме, как с точки зрения тех, кто на сцене, так и с точки зрения тех, кто в зале. Те люди, которые отличаются самостоятельностью мышления, которые ищут музыку, ту, которая им нравится, а не ту, которую слушают во дворе все, они приходят к той музыке, которая не в массовом тренде. Так и с блюзом.
Д. Г.: Те, кто умеет искать, те найдут.
С. В.: Да. Так что некоторые приходят в первый раз и остаются. Некоторые приходят в первый раз и не остаются. Потому что у них не резонирует в душе ни с ритмом, ни со звучанием.
Д. Г.: Перейдём к более, скажем так, насущным вещам, то есть, к вашему концерту, который будет 21 мая…
С. В.: Да.
Д. Г.: Как я понимаю, это будет концерт с камерным оркестром…
С. В.: Оркестр уже в сборе. (указывает на группу людей неподалёку)
М. П.: Это те ребята, которые с вами будут 21-го играть?
С. В.: Да. Их всего четверо будет — нас больше не поместится. У нас ещё дудки будут, медная секция, и хор будет небольшой.
Д. Г.: Вы вообще часто так экспериментируете, с оркестром, хором?
С. В.: Нет, нечасто. Я бы с удовольствием экспериментировал как можно больше, но не всегда возможность есть. Вот сейчас под концерт какие-то добрые люди выставили спонсора, поэтому можем себе позволить. А так, конечно, не всегда. Мы записывали просто некоторые песни со скрипками, и вот они там, собственно, будут играть. Хор в новых вещах будет.
Д. Г.: Интересно. Как я представляю себе формат концерта, там будут и гости, и ведущий, который всё это дело будет вести…
М. П.: Почему вообще возникло решение позвать ведущего? Потому что обычно сам музыкант, сам артист на сцене ведёт диалог с залом…
С. В.: Можно и так, да. Вообще это такая, открытая история. Можно так, можно сяк. Мы решили сяк.
М. П.: Просто, наверное, реже бывает, когда посторонний человек…
С. В.: Это не посторонние люди. Ведущие — не сторонние люди. Это друзья. Давние, причём. Это Вася Стрельников, мой ближайший друг, Рита Митрофанова, с которой мы тоже знакомы 150 лет. Поэтому так как 25 лет группе, а группа продержалась и существует, и слава богу всё, то мы хотели привлечь как можно больше людей туда вот, на сцену, которые были все эти годы с нами. Поэтому там будет и Вася Стрельников, и Рита Митрофанова. Как друзья, которые пошутят пару раз, ну и нормально.
М. П.: Вы на концертах часто с публикой сами общаетесь?
С. В.: Я всегда общаюсь. В большей или меньшей степени, в том или ином виде.
М. П.: Есть кто-то, кто вышел сыграл, сказал пару слов и ушёл. Всё сухо.
С. В.: Нет, ну я всё-таки слов побольше, чем пару… Если прёт, то могу шутить долго. Но не всегда же прёт. Тогда — так… Но всё-таки я как-то сообщаюсь обычно.
М. П.: А тяжело ли играть, если перед концертом возникло стойкое ощущение, что «не прёт»?
С. В.: Не, нормально. Оно пропадает. Музыка лечит. Когда болеешь, лечит. Если музыка для тебя — главное. Я счастлив, потому что для меня это главное. я выхожу на концерт, даже с температурой, и забываю просто об этом. Я переключаюсь, ухожу из реальности в другую историю. Поэтому музыка — полезная вещь в любом случае. Для всех.
Д. Г.: Если опять-таки говорить о концертной практике, то часто происходят всякие непредвиденные, форс-мажорные ситуации, невообразимые, и какую Вы могли бы вспомнить самую непредвиденную, самую запоминающуюся ситуацию, и какой выход был найден?
С. В.: У нас не было такого, чтоб падали декорации на нас, чтобы кто-то падал со сцены… Но я падал на сцене, помню. Бросался гитарой в барабанщика.
Д. Г.: За что?
С. В.: Это связано с выпиванием. Вот выпиваешь, и вдруг что-то не понравилось, что он играет, тогда я снимал гитару и в него бросал. Мне это рассказывали потом, я этого не помню. Непредвиденного, с точки зрения внешних обстоятельств, я не помню у нас на концерте. Хотя был случай. Отрубили электричество в каком-то клубе, и мы играли просто живьём. Просто пел и всё. Мы допели под звон отключённых электрогитар. В общем, испугать сложно нас.
Д. Г.: Всё-таки лучше, чтобы поменьше такого было. Сюрпризы, конечно, хорошо…
С. В.: Да нормально, это не парит никак.
Д. Г.: А было ли у Вас когда-нибудь такое, чтобы Вы думали, как было бы круто родиться не сейчас, а в другую эпоху, чтобы, скажем, тот же Вудсток застать в более сознательном возрасте?
С. В.: Раньше были такие мысли. Но я рано понял, что эти мысли нефункциональны, грубо говоря. Да, я могу жалеть. Человек может жалеть и пить по этому поводу. Человек может жалеть, пить и умереть по этому поводу. То есть, тосковать всё время нельзя. Надо жить сегодняшним днём, а он такой, какой есть. И ничего не поделаешь.
Д. Г.: У нас вопросы уже заканчиваются, и такой последний вопрос: какой совет Вы могли бы дать начинающему (и не только) гитаристу?
С. В.: Я посоветую найти своё. То есть, если ты нашёл своё, то тебе в любом случае будет легко. Если даже у тебя что-то не получится, то ты будешь знать, что ты сделал всё, чтобы это своё донести до людей. Поэтому техника хороша, конечно, пальцами двигать, но, во-первых, не надо двигать слишком быстро, потому что лично меня это утомляет, я не могу слушать таких гитаристов типа Ингви Мальмстина. Я их называю «спортсменами». Потому что мне просто скучно.
Д. Г.: Гаммы гоняют туда-сюда.
С. В.: Ну да, а дальше что? Поэтому надо в суть проникать. Не в форму, а в суть. И если ты уверен, что любишь это дело, то продолжать его делать, и всё. Главное — любить то, что делаешь, и делать то, что любишь. Это вообще самое главное в жизни. Люди часто занимаются не своим делом и мучаются всю жизнь. Надо жить в гармонии с собой.
Фото: Мария Поспелова
