Дмитрий Ревякин (Калинов мост): «Западный рок выполнил свою функцию, теперь пришло наше время»

«Никакого конфликта с Калиновым Мостом не было!» — заявил Дмитрий Ревякин. Ну что ж, не было, так не было, тем лучше (значит, опять желтая пресса все выдумала). Будем считать, что друзья просто расстались на время, чтобы отдохнуть друг от друга. Тем временем Ревякин с семьей осел в столице – и, похоже, надолго – «чтобы осмыслить, что же движет нами и этим городом».

Ревякин оказался весьма словоохотлив (что для него не характерно), хотя и не всегда понятен. Но беседа потекла как-то сама собой, спросить хотелось о многом.

Давай начнем с самого начала. Прости за банальность — с чего начиналось твое творчество?

Дмитрий Ревякин: Как у всех, наверное. С детства любил петь, а потом настала пора, и начал писать свое. В большинстве своем вещи были подражательные, довлели надо мной некоторые наши авторитеты.

Только наши?

Ревякин: Конечно! Все-таки я пою на русском языке. И я убежден, что русский язык — это самый что ни на есть язык брахманов. Тот, у кого есть ключик к русскому языку, тот счастливец, ему ничего не надо — он ходит по времени пешком вверх и вниз по течению (в основном против течения).

А потом я рос в Забайкалье — это очень далеко, ни о каком западном роке там в то время никто не слышал. Первые западные произведения я услышал в 9 классе — до этого были советская эстрада, диско.

Кстати, об авторитетах. Насколько серьезное влияние на тебя оказал Джим Моррисон? Есть мнение, что Калинов Мост это славянизированный вариант The Doors.

Ревякин: Ну что ж, влиял Моррисон в свое время. Повлиял — и перестал. Мне вообще кажется — всему свое время. По-моему, западный рок, сыграв в свое время большую роль, выполнил на сегодняшний день свою функцию, теперь пришло наше время.

Запад — как проявление свободы (я 60-е имею в виду), как исполнительское мастерство, технологии — это все очень здорово, но, повторю, — двигаться надо от языка! Разбудить родной язык в себе. А гармония у нас у всех есть.

Послушайте, как поют наши люди — хотя бы на улице. На западе такого точно нет. Надо понять, как люди поют, как они говорят, ощутить ритм языка и затем переносить это на струны гитары или другого инструмента.

Но ты все же рок-музыкант, а рок это не исконно славянская музыка.

Ревякин: Мне нравится, когда мое творчество называют песней – просто песней, где слова, мелодия и все прочее должны быть на своих местах.

Вернемся к твоим истокам. Я помню, однажды ты сказал, что на тебя когда-то очень сильно повлиял Мусоргский.

Ревякин: Да, Мусоргского люблю. Раньше много слушал, посещал «Хованщину» — это произвело на меня потрясающее впечатление. Это было в Новосибирске – у нас там прекрасный симфонический оркестр, дирижирует им Арнольд Кац, мировая величина. Исполнение и репертуар безупречные.

К слову, ты голос где-нибудь когда-нибудь ставил?

Ревякин: Конечно! Как с детства петь начал, так до сих пор и продолжаю ставить. Это не целенаправленное обучение у преподавателя, а постановка собственно пением, в процессе.

Для меня творчество «Моста» делится на два периода: Честное Слово, Моя Песня и подобные композиции, а затем – работа на SNC, альбомы «Выворотень», «Дарза». То есть и мелодически, и текстуально новый период. С чем был связан период такого перелома?

Ревякин: Случилось так, что однажды я познакомился с творчеством Велемира Хлебникова. Что обернулось написанием 4-х циклов, которые зафиксированы на пластинках.

Там я попытался понять, что такое язык, словообразование, что вообще обозначает каждый гласный и согласный звук. Был момент, когда я писал очень много каждый день. Я был как новорожденный, который постоянно открывает для себя язык пласт за пластом.

В этот период ты был больше поэтом, нежели музыкантом?

Ревякин: Я писал и стихи, и песни – все это изливалось, как лава.

Все 4 альбома вышли на SNC, и я помню, как Намин очень серьезно поначалу вами занялся – радио SNC тогда ежедневно целиком прокручивало «Выворотня» от и до. Ходили слухи, что один из альбомов оформит Питер Макс. Как образовался этот альянс и почему сошел на нет?

Ревякин: Это был такой красивый, сиреневый период. Стас Намин давал нам студию, когда это было надо. Благодаря ему мы познакомились с приличными студиями, отписали много наших работ… Сейчас студий стало больше, но SNC – это родное место, где каждая щель знакома.

Там своя хорошая аура — вообще Нескучный сад место такое, специальное. Много интересных встреч там было — вот, в частности, с Питером Максом. Действительно, он как-то взбодрился, услышав нас во время записи «Узарени». Но дальше этого не пошло… Я не знаю, никогда этим специально не интересовался — ну нет и нет; зачем догонять то, что не случилось?

А как ты попал в этот милый, наивный проект «Волшебник Изумрудного Города» в компанию таких симпатичных и разных людей — К. Никольский, А. Романов, «Лицей» и др.?

Ревякин: Все уже было готово, когда мне предложили спеть в этом мюзикле песню Манят Маки — и я спел. Помню, я все порывался там кое-что поправить. Честно говоря, я даже не слышал, как там все получилось.

А сейчас — опять Калинов Мост, и опять исполняются старые вещи. Я помню, был ведь период, когда ты принципиально не пел старых вещей на концертах.

Ревякин: Все движется циклически, возвращается на круги своя. Калинов Мост снова исполняет старые песни, чтобы вспомнить себя, чтобы исполнить определенный ритуал. Но это вовсе не значит, что мы теперь будем постоянно играть их — так, иногда, да и не все, потому что то состояние, тот напор и максимализм, который был свойственен концу 80-х всем самодеятельным группам без исключения, конечно, не повторить и не передать.

Расскажи о Со-ратниках — в чем отличие от «Моста», продолжают ли они его традиции?

Ревякин: Конечно, отличается! Нет общей судьбы у «Моста» и музыкантов, которые записывают сейчас со мной пластинку «Обряд». В записи нам помогает гитарист Василий Смоленцев (хотя в Со-ратниках он не участвует). Материал по-прежнему мой.

Получается так, что с «Мостом» я катастрофически не успеваю записываться, и возникают такие вспомогательные ответвления время от времени. Сейчас мне удобнее так обходиться со своими песнями.

Кроме того, что это разные музыканты, есть ли поэтическая, мелодическая разница в песнях, написанных для обоих проектов?

Ревякин: Я их специально не разделял, их время разделило — просто так легло.

На одном из недавних концертов тебя из зала попросили что-то из старого исполнить; ты ответил, мол, это был «Калинов Мост», а сегодня вы пришли на концерт Со-ратников…

Ревякин: Все правильно, между этими группами и их репертуаром есть четкий водораздел — временной в первую очередь.

Что ты сам сегодня слушаешь?

Ревякин: А что приходится иногда, то и слушаю. Специально не выбираю. К тому же обязанности в группе распределены — кто-то следит за музыкальными новинками, кто-то еще за чем-то… По-моему, это правильно.

Но я очень люблю слушать самодельные записи, которые мне приносят на концерты молодые музыканты. Слушаю с удовольствием, даже считаю своим долгом все это прослушать. И мне очень нравится то, что делают сейчас те, что идут на смену.

Что это за музыка — стилистически в первую очередь?

Ревякин: Мне в основном приносят записи просто исполнители под гитару — я не хочу называть их бардами. А группы мне почему-то намного реже демонстрируют свои работы. Может быть, участникам групп есть кому свои записи показать — я-то могу только доброе слово сказать.

Не напряжно ли совмещать два проекта?

Ревякин: Трудно другое. Мне приходилось, и посей день приходится, решать некоторые организационные вопросы. Признаться, это очень мешает, отвлекает, возвращает на землю — для меня это где-то даже и полезно. Другое дело, довольны ли музыканты моими решениями, моими организационными данными. Тем не менее, решать приходится мне — не всегда удачно, наверное.

Должен же быть у известного музыканта с солидной группой администратор!

Ревякин: Сейчас пока нет (и для нас это обычная ситуация). С нами трудно работать. Мы сибиряки — народ достаточно норовистый. Сибирь это не Москва и тем более не Питер, там свой архетип — вольнолюбивые, свободные и очень гордые люди, которые знают себе цену, и их не так просто поставить в определенные рамки. Кто бы с нами ни работал, в конце концов опускал руки, видимо, не понимая, что нам надо.

Что же вам такое надо, чего не понимают столичные администраторы?

Ревякин: Если бы мы сами знали. Те, что ныне захватили теле- и радиоэфир, они как раз хорошо знают, что им надо, у них есть четкая цель. А Калинов Мост это игра, процесс. Цели там как таковой нет. Поэтому если появится человек, который будет понимать, что есть язык над землей, а есть земля — тогда гармония будет полная, и нам будет интересно и хорошо вместе.

Прости, если позволишь, несколько вопросов к музыке не относящихся.

Ревякин: Это каких же?

Например, я знаю, что многие интересуются, есть ли у тебя духовный учитель?

Ревякин: Каждый человек, с которым я по жизни общался, в какой-то момент играл роль духовного наставника. И еще я учился на русских сказках; там есть все — и индийская философия, и китайская… Там все сказано и о прошлом, и о будущем, надо только правильно читать.

Насколько семья влияет на творчество — мешает, стимулирует?

Ревякин: Семья — это то место, которое не отпускает меня отсюда, одевает, кормит и поит. Это мой тыл. А тыл должен быть надежный, как у любого воина.

А не бывает так, что музыка пошла или стих, а тут жена за рукав дергает — хлеб дома кончился.

Ревякин: Да я вообще не знаю, какие цены в магазинах!

Итак, что движет Дмитрием Ревякиным теперь более или менее ясно. А вот что на твой взгляд движет Москвой?

Ревякин: Есть такая притча. Отправлял отец сына в дорогу, сказал: «Иди один. Встретишь братьев своих, они тебе помогут». А тот говорит: «Где же встречу своих братьев?» Отец ему: «А в центре зла!»

Не очень лестно для столицы…

Ревякин: В свое время дружина Святослава брала города, зная тайное слово — скрытый смысл названия города, особые вибрации, заключенные в звуке. Тем самым крепость бралась моментально. А кто расшифрует, что такое Москва и скажет мне, — вот с тем я буду общаться.

Вопросы: Дмитрий Урюпин

Опубликовано в журнале In Rock, №1 (июль, 2000 г.)