Лидер The Cure — об интервью с Боуи, 4х-часовых концертах и соцсетях

Первым делом Роберт Смит извиняется за грим. В последний раз он носил его на концерте The Cure в декабре 2016 года, а сегодня ему предстоит фотосессия в Royal Festival Hall. Смит признается, что без грима черты его лица будут невыразительными. Приди он в обычном виде, без мешковатой черной одежды и серебряных украшений — честно, я бы расстроился. Его очерченные углем глаза, размазанная кроваво-красная помада и бурелом спутанных волос стали символом всего мрачно-романтического – вспомните работы Тима Бёртона или Нила Гаймана. И если бы звук The Cure можно было нарисовать, он выглядел бы так же, как и сам Роберт Смит.

Но и без боевого раскраса музыкант не желает сливаться с толпой. В 1989 году, на пике славы Смит перебирается на юго-восточное побережье. Он до сих пор живет со своей женой в той тихой деревушке.

Для того, кто пел «плевать, если все мы умрем», Смит слишком любит смаковать комедийные стороны жизни. Взять хотя бы пресс-конференцию времен войны в Персидском заливе. На ней фронтмен The Cure объяснял, что песня Killing an Arab — отсылка к повести Альбера Камю «Посторонний», а не гимн исламофобов. Именно так ее успели окрестить ведущие нескольких американских радиостанций.

«Объяснять свою песню куче каменных лиц — в этом было что-то сюрреалистическое». Или же тот случай, когда Смит должен был взять интервью у Дэвида Боуи для радиостанции Xfm, но приехал в стельку пьяным, проболтав со своим кумиром аж два часа. «Начал я примерно так: «Мы оба знаем, что вы не выпустили ничего достойного с 1982 года,» — поморщившись, вспоминает он.

В непринужденность и шарм Роберта Смита влюблены миллионы. Для них они значат столько же, сколько Боуи значил для него самого. В этом году группа с размахом отмечает сорокалетний юбилей своего первого концерта под вывеской The Cure (все началось еще в 1976 — тогда группа называлась Malice). В поисках материалов для документального фильма, над которым работает давний соратник музыкантов, режиссер Тим Поуп, Смит буквально зарылся в коробках. «Знаю, что многие хотели… Как бы помягче выразиться? Короче, многие хотели приурочить какие-то свои проекты к празднованию этого 40-летия. Я был против, но понимал, что все эти люди продолжат претворять свои планы в жизнь. Разве что я очень ясно дам понять, что мы сами над чем-то работаем» — говорит Роберт. Речь может идти и о первом за 10 лет новом альбоме The Cure, но об этом — позже.

The Cure пребывают в завидном положении. Это культовая группа, которой не чужд мейнстримовый успех. На их счету и кавер в исполнении Адель (Lovesong), и саундтрэк к фильму Человек-муравей (Plainsong), а романтическую комедию с Риз Уизерспун в главной роли и вовсе назвали в честь хита 1987 года Just Like Heaven (в русском кинопрокате -«Между небом и землёй»). Вот только вряд ли Роберт Смит видел саму картину… Музыкант уверен, что The Cure — единственная группа, которую одновременно считают и суицидальной, и жизнеутверждающей.

Этот статус постоянно поддерживается. Сегодня The Cure не связаны ни с одним из менеджеров, лейблов или издателей. Будь на то воля Смита, они пустятся в гастроли или займутся записью. Но нельзя сказать, что все решения фронтмен принимает единолично — если басист Саймон Гэллап покинет состав, «это будет уже совсем другая группа». Тем не менее, Смит — рулевой, и в этом не может быть сомнений. Он вообще хоть раз делал что-либо против своей воли? «Да, и прямо сейчас» — смеется Роб, указывая на мой диктофон.

The Cure шли своим путем в 80-х, как The Beatles в 60-х или Боуи в 70-х: с невероятной продуктивностью, постоянно меняясь. «Мне странно вспоминать это, — говорит Роб, — все неслось вперед с ужасной скоростью. Жизнь летела на всех парах». Для 19-летнего начинающего музыканта родом из Кроули, что в Западном Сассексе — безликой и безнадежной провинции — Смит казался чересчур самоуверенным. «Вы спросите, откуда бралась эта уверенность? Из панк-рока, пожалуй, — сухо произносит Смит — все эти панк-группы звучали отвратительно. А я был уверен, что мы звучим не просто хорошо, а с каждым разом все лучше и лучше. Вообще, в таком возрасте ты постоянно блефуешь и бросаешь слова на ветер».

Через пару лет юные панки стали воплощением обреченности: альбом Faith 1981 года был словно соткан из холодного тумана. “Я все думал, как звучать еще мрачнее? В итоге нам оставалось либо издавать тихие звуки в огромном бункере и записывать шепот вместо вокала, либо сделать что-то принципиально другое». В результате получился Pornography. Увидевший свет в 1982 году, альбом стал смесью из гнева, отчаяния и отвращения. «Это был крайне напряженный период — вспоминает Смит, — наша музыка всегда отражала душевное состояние каждого из нас».

Регулярное исполнение эмоционально гнетущих песен не могло не оставить след на группе. Масла в огонь подливали наркотики — The Cure распались. Смит вступил в ряды Siouxsie and the Banshees, предположительно оставив The Cure как проект для «глупеньких поп-песен» вроде The Lovecats. Вот только глупенькие поп-песни становились хитами. «Я подумал — что ж, это веселее, чем скитаться по миру с Banshees! Как видите, у меня всегда и на все были свои сомнительные причины». Смит добавляет, что, будь он отпетым карьеристом, он никогда бы не решился выпустить психоделическую пластинку вроде The Top. «Барабанщик Энди Андерсон начинал свой день с большой кружки волшебного чая из грибов. Дальнейшие события развивались непредсказуемым образом».

Лишь к 1985 году, во время записи альбома The Head on the Door, Роберт Смит решается на всецело профессиональный подход. Студия перенастраивалась под каждую песню, а указания по работе над звуком висели прямо на стенах. «Впервые мы придумывали не только песни, но и само их звучание, — рассказывает Роб — к примеру, чтобы Sinking получилась опустошающей, я дал установку: к 6 утра мы все должны плакать». Вскоре The Cure настиг настолько масштабный успех, что их окрестили Pink Floyd 80-x. Угрюмую Disintegration, поступившую на полки магазинов в 1989 году, Смит находит шедевральной пластинкой. Лейбл счел запись коммерческим самоубийством; всего было продано около трех миллионов копий.

The Cure всегда занимали свою собственную нишу. Они регулярно напоминали о себе самым злорадным образом, наплевав на все чарты. «Это все из-за Duran Duran, — рассказывает Смит — что грустно, ведь они всегда нас любили и часто приезжали на наши концерты. Но они были воплощением всего, что мы ненавидели: гламурные 80-е, потребительство, весь этот цирк уродов, с которым мы были на ножах».

Головокружительный успех вынудил Смита покинуть столицу. «Я выжил. Многим из тех, кто остался, повезло меньше». 1992 год ознаменовался выходом альбома Wish — того самого, в который вошла нетленка Friday I’m in Love. К тому моменту от романтики всемирного признания не осталось и следа. «Я справлялся, но с некоторыми трудностями, — замечает Смит — чувствовалось, что я пришел не совсем к тому, что изначально задумывал. Не понимаю, как мы смогли достичь успеха, оставаясь честными. Это вышло само собой, но как именно — не знаю». Так что когда бритпоп потеснил The Cure, Смит воспрял духом: «Мне всегда было комфортнее наблюдать за происходящим извне, ведь я привык к этому ощущению с самого начала. Если бы мы старались держаться на плаву, мы бы точно не дотянули до этого дня. По крайней мере, не в таком виде».

Сегодня The Cure — преимущественно концертная группа, известная своими эпичными шоу и многократными выходами на бис. Выступая в Мехико, Смит хотел преподнести себе своеобразный подарок в честь 53-летия, и побить рекорд Брюса Спрингстина, отыгравшего самый длинный рок-концерт — 4 часа 6 минут. К сожалению, Роберт просчитался — до нового рекорда не хватило трех минут. «Я был несколько подавлен, — вспоминает он, — ведь мы спокойно могли бы отыграть еще полчаса без передышки». Друзья, коллеги и музыкальные критики всегда упрекали Смита в том, что он не оставляет публике желать большего. Но он продолжает играть просто потому, что любит свое дело. Он также чувствует себя в долгу перед фанатами: «Я каждый раз слышу голос воображаемого фэна, который просит нас не останавливаться». Роберт предупреждает: «Концерт в Гайд-парке будет коротким. Всего два часа.»

С момента выхода последнего студийного альбома Thr Cure, 4:13 Dream, прошло десять лет. «С тех пор я не написал ни строчки, — мрачно замечает Смит, — однажды лимит тех или иных эмоций исчерпывается, и ты больше не можешь об этом петь. Я пробовал писать о чем-то кроме своих чувств, но выходило сухо и чересчур заумно, а это не то».

Роберт приводит цитату из своей песни, The Last Day of Summer: «Раньше было легче» (It used to be so easy). Расстроится ли он, если новый альбом так и не выйдет? «Теперь я понимаю, что очень расстроюсь, да. Я дал себе слово, что вернусь в студию и буду работать над новыми песнями. А ведь я не занимался этим вот уже как 10 лет. Но фестиваль Meltdown вдохновил меня: слушая все эти новые группы так и хочется самому выдать что-то новенькое. Я восторгаюсь их энтузиазмом. Так что если мои попытки не увенчаются успехом, я очень огорчусь. Это будет значить, что песни вышли так себе».

Музыкант пробовал давать вторую жизнь старым неиспользованным текстам, но многие из них «растеряли свой первоначальный смысл. Было бы странно чувствовать себя так же, как сорок лет назад. Да я бы с ума сошел!»

Как изменились его взгляды на жизнь? «Я стал немного циничнее, растерял часть своего оптимизма, что странно. В юности я был большим оптимистом, несмотря на все эти мрачные песни. Теперь все изменилось. Мои взгляды на жизнь стали мрачными».

Смит признается, что к 59 годам он превратился в реакционера, презирающего социальные сети, смартфоны и все подобное. «Современная жизнь вызывает во мне чувство протеста, — объясняет он — я искренне ненавижу нововведения последних лет двадцати. Не знаю, как это вышло, но дела в этой стране явно идут на ухудшение». Тирада музыканта, однако, носит меланхоличный характер. «О 70-х сейчас говорят так, будто это было напряженное время, трехдневная рабочая неделя, бла-бла… Чушь. Мы двигались к всеобщему равенству с конца Второй Мировой. А вот в конце 70-х началось —  Мэгги и Ронни, все пошло не туда… Вся эта жажда технологий, погоня за новым — это просто безумие». Роберт вздыхает: «Кажется, я становлюсь старым брюзгой».

Этой фразой отношение Смита к собственному возрасту не исчерпывается. Он замечает, что последним выступлением в жизни Тома Петти был концерт в честь сорокалетия его группы, и тоже в Гайд-Парке. «В последний раз в Америке мы распродали билеты в таких местах, где нам этого не удавалось даже в 80-х. Часть меня склонна считать, что людям нравится смотреть на The Cure и думать, что я могу в любой момент рухнуть замертво, и все кончится». Он трясет головой, чтобы прогнать свою же мысль: «Это глупо. Понятно, что всему есть конец. Иногда я просыпаюсь и с трудом могу поверить, что до сих пор рассказываю про свою группу в ходе подобных интервью. Честно, я потрясен тем, насколько люди любят The Cure. Если бы кто-нибудь сказал мне, что так будет, когда мы только начинали —  это повергло бы меня в шок».

Оригинал интервью