1. К концу 1969 года мы отчаянно нуждались в чём угодно, что помогло бы нам выйти на новый уровень. Но мы по-прежнему находились в списке групп категории С. Последнее выступление состоялось 24 декабря в Камберленде — там у нас всё ещё было много работы — в зале «Wigton Market Hall». Прямо рядом с этим залом находилась женская психиатрическая больница, и каждый год на Рождество врачи разрешали пациенткам прийти туда потанцевать. Мы ничего об этом не знали. Но даже если бы знали, то ни за что не догадались бы, что дурдом выберет концерт Black sabbath для рождественских танцев. Но именно это и произошло. Мы играли песню «N.I.B.», когда сумасшедшие дамочки гурьбой ввалились в зал, и к концу песни началась потасовка. Это надо было видеть: дамочки стали лупить по лицу парней, а девушки этих парней стали лупить сумасшедших дамочек в ответ. Это был ад. К тому времени, когда появилась полиция, на полу лежали кучи женщин с фингалами, разбитыми носами и губами.

    А потом они запели «Give Peace a Chance».

    В это время мы просто стояли на сцене под шум в колонках. Я посмотрел на Тони, а Тони на меня.

    — Адово безумие, — сказал я ему, усиленно артикулируя.

    Он только пожал плечами, подкрутил ручку громкости на усилителе и начал играть «We Wish You a Merry Christmas».

  2. Мы вернулись в «Regent sound» в Сохо, чтобы записать вторую пластинку, а перед этим несколько недель репетировали в старом амбаре в «Rockfield Studios» в Южном Уэльсе. Студийное время тогда стоило целое состояние, так что мы не хотели прийти и лажать, в то время как счётчик щёлкает и денежки капают. Закончив запись в «Regent sound», мы отправились в «Island Studios» в Нотинг-Хилле на сведение. И там Роджер Бейн понял, что нам нужно ещё несколько минут материала. Помню, как он вышел из аппаратной в обеденный перерыв и сказал: «Слушайте, ребята, нам нужно чем-то заполнить хронометраж. Можете что-нибудь сымпровизировать?» Мы как раз только взялись за сэндвичи, но тут же их отложили. Тони начал играть гитарный рифф, Билл присоединился и добавил ударные, я прогудел какую-то мелодию, а Гизер сидел в углу и набрасывал текст.

    Через двадцать минут у нас возникла песня под названием «The paranoid».

    К концу дня она превратилась просто в «Paranoid».

    С лучшими песнями всегда так и бывает: они приходят из ниоткуда, когда даже не стараешься ничего написать. «Paranoid» отличается тем, что её не отнести ни к одной категории: это как бы панковская песня, которую, правда, придумали за много лет до изобретения панка. И мы не видели в ней ничего особенного, когда записывали. Это была обычная песня, написанная наполовину в шутку, тем более, когда рядом стояли такие хиты, как «Hand of Doom» или «Iron man». Но, чёрт возьми, она так цепляла!

  3. Пока мы записывались, все жили в маленькой паршивой квартирке. Навсегда запомню то утро, когда проснулся и услышал потрясающий акустический рифф из комнаты Рэнди. Я ворвался к нему прямо в трусах, а он сидит и занимается музыкой с очень строгим учителем классики.

    — Что это ты только что сыграл? — спросил я, пока учитель пялился на меня, как на лох-несское чудовище.

    — Оззи, я занят!

    — Я знаю, но что ты только что сыграл?

    — Моцарта.

    — Отлично. Мы стырим этот рифф.

    — Мы не можем тырить у Моцарта.

    — Уверен, он не будет возражать.

    В итоге рифф стал вступлением к «Diary of a Madman», но, когда Рэнди его закончил, от Моцарта там осталось очень немного.

  4. … встреча всё тянулась и тянулась, а эти пиджаки с золотыми часами сотрясали воздух бессмысленной корпоративной чепухой. Я устал ждать, когда Шерон подаст мне знак выпускать голубей. Встал, прошёл через весь зал, присел на ручку кресла пиарщицы лейбла и достал голубя из кармана.

    — О, как мило, — сказала она, фальшиво улыбаясь. А потом снова взглянула на часы.

    — Ну, всё, — подумал я.

    И широко открыл рот.

    Увидел, как Шерон вздрогнула на другом конце зала. Хрясь, тьфу.

    Голова голубя упала прямо на колени пиарщице, забрызгав её кровью. Честно говоря, я был так пьян, что кровь на вкус была как «Куантро». «Куантро» с перьями. И немного клюва.

  5. Но всю историю целиком я услышал только спустя годы. Я жил в отеле «Sunset Marquis» в Западном Голливуде, и там же жил Дон Уоз. К тому времени он уже стал одним из величайших продюсеров в музыкальной индустрии, и Was (Not Was) были очень популярны. Помню, как он подбежал ко мне, задыхаясь, и сказал: «Оззи, мне надо рассказать тебе кое-что про ту песню, которую мы записывали, «Shake Your Head». Тебе просто башню сорвёт».

    — Давай, — ответил я.

    — Помнишь, у нас там были бэк-вокалистки?

    — Ага.

    — Одна из них сделала сольную карьеру и записала несколько альбомов. Возможно, ты о ней слышал.

    — Как её зовут?

    — Мадонна.

  6. Пит Мертенс часто оказывался невольным сообщником в моих пьяных розыгрышах. Например, как-то на Рождество мне стало интересно, что будет, если напоить собаку. Мы с Питом взяли кусок сырого мяса и положили его на дно миски с хересом, потом позвали Баблса — йоркширского терьера Шерон — и ждали, что же будет. Естественно, Баблс вылакал миску хереса, чтобы добраться до мяса. Примерно через пять минут он окосел, начал сшибать углы и подвывать музыке, которая у нас играла. Мы сделали это: Баблс был в говно. Это было блестяще — пока бедный старый Баблс не вырубился посреди гостиной. Я испугался, что убил его, поэтому снял гирлянду с ёлки и обмотал пса, чтобы сказать Шерон, что он случайно ударил себя током.

  7. Больше всего я ненавидел рассказывать о своём пьянстве незнакомым людям на групповой терапии. Хотя и узнал там много интересных штук. Один парень был дантистом из Лос-Анжелеса. Его жена узнала, что он пьёт, и стала следить за ним круглые сутки. Тогда он вылил воду из стеклоомывателя в своей «БМВ», налил туда джина с тоником, отсоединил пластиковую трубку  от омывателя и провёл её в вентиляционное отверстие на приборной панели. Когда ему хотелось выпить, он садился в машину, клал трубку себе в рот, нажимал на рычаг и впрыскивал джин с тоником прямо себе в глотку. Работало блестяще, но, очевидно, до того момента, пока он не попал в жуткую пробку по дороге на работу и явился в клинику настолько в говно, что случайно просверлил дырку в башке у пациента.

    Отвечаю — изобретательности алкоголиков нет предела.

  8. Хуже всего были фанатики Иисуса. Когда дело о «Suicide Solution» слушалось в судах, они всюду меня преследовали, устраивали пикеты на моих концертах, размахивали плакатами  «Антихрист явился». И всё время пели: «ОСТАВЬ САТАНУ ЗА СПИНОЙ! ПОВЕРНИСЬ ЛИЦОМ К ИИСУСУ!»

    Как-то раз я сделал свою табличку — с улыбающейся рожицей и словами «Хорошего дня!» — и присоединился к пикету. Они даже не заметили. Потом, перед самым началом  концерта, положил табличку, сказал: «Пока, ребят», — и пошёл в гримёрку.

  9. Единственное, что мне не понравилось в альбоме «No More Tears», — это клип на песню «Mama, I’m Coming Home». Мы сняли высокотехнологичный фильм за миллион долларов, но всё, чего я хотел, — это простое видео, в манере «Smells Like Teen Spirit» группы Nirvana. В конце концов, я снял второй клип за пятьдесят тысяч долларов с режиссёром клипа «Smells Like Teen Spirit», и он получился идеальным. Эта песня оказала на меня  огромное влияние, и я был очень горд узнать, что Курт Кобейн мой поклонник. Я считал его очень крутым. Я считал крутым весь альбом «Nevermind». Но как трагично всё закончилось…

  10. — Я полагаю, что в своё время снюхал пару дорожек старой доброй вафельной пыли, — ответил я. Вот теперь я только начал разогреваться.

    — Значит, марихуана, «спид» и несколько дорожек кокаина?

    — Вроде того.

    — Уверены в этом?

    — Ага.

    — Я просто хочу убеди…

    — А героин считается?

    — Да, героин считается.

    — А, тогда ещё героин. Но это было один или два раза, если что.

    — Уверены, что всего один или два раза?

    — А, да. Хреновый наркотик, этот героин. Вы сами пробовали?

    — Нет.

    — Слишком много блевотины, на мой вкус.

    — Может вызывать интенсивную рвоту?

    — Только зря алкоголь переводить.

    — Ладно, — оборвал доктор. – Давайте на этом остановимся. Есть ли какие-нибудь наркотики, которые вы не принимали, мистер Осборн?

    Молчание.

    — Мистер Осборн?

    — Я таких не знаю.

    Снова молчание.

    Наконец док спросил: «А как дела с алкоголем? Вы упоминали о нём. Сколько порций в день?»

    — О, должно быть, примерно четыре. Плюс-минус.

    — Вы не могли бы конкретизировать?

    — Бутылок «Хеннесси». Но бывает по-разному.

    — Это как?

    — Зависит от того, на сколько я вырубаюсь между этими бутылками.

    — И вы пьёте только «Хеннесси»?

    — Пиво же не считается?

    Док покачал головой, тяжело вздохнул и потёр глаза. Он выглядел так, как будто хочет пойти домой. Потом спросил: «А вы курите, мистер Осборн?»

    — Время от времени.

    — Какой сюрприз. Сколько в день, как вам кажется?

    — Ой, ну, около тридцати.

    — Сигарет какой марки?

    — Сигар. Сигареты я не считаю.

    Док сильно побледнел. Потом он спросил: «Как давно вы поддерживаете такой режим?»

    — А какой сейчас год? – спросил я.

    — 2004 – й.

    — Значит, примерно сорок лет.

    — В вашей истории болезни есть что-то ещё, о чём мне нужно знать? – спросил док.

    — Ну, — ответил я, — однажды меня сбил самолёт. А ещё я сломал шею на квадроцикле. Потом я дважды умирал во время комы. Ещё у меня примерно сутки был СПИД. А ещё я считал, что у меня рассеянный склероз, а оказалось, что синдром паркинсонизма. Ещё я как-то сломал пополам нёбный язычок. Несколько раз у меня был трепак и пара припадков, когда я принял кодеин в Нью-Йорке и сам себя изнасиловал в Германии. Вот и всё, пожалуй, если не считать злоупотребления рецептурными препаратами.

    Доктор кивнул.

    Потом прокашлялся, ослабил себе галстук и сказал: «У меня к вам последний вопрос, мистер Осборн».

    — Валяйте, док.

    — А почему вы всё ещё живы?

  11. Не поймите меня неправильно: я не волнуюсь о таких серьёзных вещах каждый день. Я пришёл к убеждению, что всё в жизни нам уготовано заранее. Так что всякий раз, когда случается какое-нибудь дерьмо, с этим ничего нельзя поделать. Нужно просто переждать. И в конце концов смерть придёт, как она приходит ко всем.

    Я сказал Шерон: «Что угодно, только не кремируй меня». Я хочу, чтобы меня положили в землю в каком-нибудь красивом саду, а на могиле посадили дерево. Желательно дикую яблоню, чтобы дети могли сделать из меня вино и нажраться в говно.

    И я не питаю иллюзий о надписи на надгробии.

    Я закрываю глаза и так её и вижу:

     

    Оззи Осборн, родился в 1948 году.

    Умер, хрен знает, когда.

    Он откусил голову летучей мыши.