Павел Семенович [Лунгин] позвонил и говорит: «Петенька, без тебя не буду снимать это кино, только ты нужен». Я говорю: «Паш, не-не-не, я это… Что ты, святого старца?..» А потом думаю: а что я своим помраченным разумом решаю? У меня есть духовный отец, наш сельский батюшка, я к нему, говорю: «Так и так, мне – святого старца, а я… вы знаете жизнь мою». Я же исповедуюсь, все. Человек я грешный. Он говорит: «И не думайте, это ваша работа. Вперед!»
Фото - selfcreation.ru →
Почему именно Мамонов? Стопроцентный актер не смог бы такое сыграть. Например, шла молитва с экрана. Мы это снимали крупным планом, но сомневались - можно ли это показывать? Нравственно или нет? Но Петя не играл эту роль, он действительно молился. Это были как документальные кадры. От его молитвы пошла сильная энергия - и вдруг, как чудо, заплакал поселковый мальчик, игравший роль больного.
Там были серые причалы из прогнивших бревен, откуда заключенных отправляли в Соловецкие лагеря. Причалы из досок, затонувшая баржа, вокруг которой мы построили декорации, вода, камни - этот пейзаж сыграл в фильме не меньшую роль, чем актеры.
Перед съемками я объехал много знаменитых монастырей: был на Валааме, Селигере, Соловках, но понял, что ни один из них для нас не подходит. Нам нужен был маленький, заброшенный скит, а все современные монастыри - это огромные, обнесенные высокими стенами города. К тому же фильм-то не церковный, он не о монастыре, а о чувстве греха и стыда - главном, что отличает человека от животного.
Я не был знаком тогда с Виктором, потом познакомился и сразу увидел, что он совершенно не похож на роли, которые ему довелось сыграть. Увидел в нем много детскости, добра – так возник этот странный игумен, настоятель монастыря.
Мы с Петей не спали две ночи. Он отказывался сниматься. Надо было снять как-то максимально целомудренно, потому что много насмотрелись в американских фильмах компьютерных изгнаний беса, поэтому мы ушли на природу. Господь помог. И еще замечательная актриса Виктория Исакова. Она сыграла свою бесноватую нежно и точно. Сцена стала кульминацией фильма.
Петр Николаевич часто после съемок стучался ко мне в дверь и говорил: «Пойдем проповедь слушать». И мы вместе слушали, потом разговаривали. Мы словно вели какое-то следствие, что можно, а чего нельзя, что правда, что неправда, где чистота, где блеф.
Я ему все говорил: «Это уже искусство, а не Церковь. Это — игра». — «Нет! Я не допущу этого! Этого не может быть! Мой персонаж так не может себя вести».
На съемках «Острова» я должен был ложиться в гроб. Три раза из него выскакивал — не выдерживал. Строгая вещь — гроб: лежишь, стеночки узенькие — и ничего больше нет. Даже Евангелия, чтобы почитать. Что собрал в душе, с тем и лежишь.
На съемках „Острова“ Лунгин не спал. Как Лунгин мог спать, когда он сам не мог разобраться, как снять эту историю? Сняв четверть фильма, он вдруг кидает все в корзину, приходит на своих коротких ножках, весь такой упакованный в телогрейки и шубы-дубленки, и, заикаясь, говорит: „Я нашел кадр!“ И мы все начинаем сначала.