Саундтрек моей жизни | Мумий Тролль — Девочка

Когда вчера я включила «Морскую», впервые лет так за пятнадцать, прежде всего я ожидала испытать смутное чувство стыда, то самое, которое ощущаешь, столкнувшись в супермаркете со своей превратившейся в пузатого мужика безответной школьной любовью. Но меня ждало несколько интересных открытий. Во-первых, оказывается, я до сих пор помню куждый звук, перкуссию, у-лала и о-о-ооо, не говоря уже о гитарных рифах. А, во-вторых, первая любовь, похоже, так никогда и не кончалась. Мумий Тролль — первая группа, про которую я сказала «это не просто группа». Я уверена: кто когда-либо произносил эту фразу, тот сразу меня поймет. Эта история о таких людях. А еще она о девочке.

У всего есть начало. Точка отсчета. «Момент икс». Для меня эта отметка – песня, номер первый в моей музыкальной биографии, исток моей личной мифологии и триггер моего безумия. Но музыка в моей жизни, по иронии, началась с парня.

Впервые я увидела Артема (история не сохранила его фамилии, она оказалась совершенно неважна и нерелевантна) в школьном коридоре. Он был высоким, темноволосым и каким-то слишком модным. Он шел, опустив голову вниз, и вполголоса напевал незнакомую песню: «Проснулась ночью девочка, такая неприступная…»

На дворе был сентябрь 1997 года. Все, кого я знала, слушали Иванушек и Spice Girls, об интернете и соцсетях еще никто даже не слышал, только что умерла принцесса Диана. Все крутые девчонки делали мелирование через шапочку (или мечтали о нем), читали журнал Cool и носили водолазки кислотных цветов. Мне было одиннадцать, и я гордилась тем, что я не такая, как все.

Я была ботаником и продуманом. В моей фонотеке (фонотеке моего отца) царили Doors и Том Уэйтс. Когда все читали «Алые паруса», я носила в сумке и демонстративно-случайно выкладывала на парту «Тошноту» Сартра. Папа привез мне из Америки джинсы Дизель, белые в красную полоску, а еще у меня есть Доктор Мартинсы… Вы поняли, да? Наверное, в каждой школе была такая девчонка.

Но гормоны неумолимы, и я решила, что Артем (или Антон?) должен быть моим. Но как мне быть? Что делать? Мне одиннадцать, груди у меня не было (как же долго я ждала ее и какой-то частью своей души до сих пор не отчаиваюсь дождаться), попы тоже еще пока не предвиделось (ее я ждала меньше, но она все равно пришла). Я понятия не имела, что может быть на уме у загадочного семиклассника с длинной челкой. Единственное, что я знала о нем, — это песня, слова котрой он мурлыкал и мурлыкал, гуляя по бесконечным школьным коридорам. Я спросила о ней у всех, кого знала, доставала и доставала вопросом, что это за песня про девочку, пока однажды бог рок-н-ролла (ох уж этот бог рок-н-ролла, сколько у меня к нему претензий!) не послал мне этот трек на радио. Так у песни появилось имя.

В ближайшую пятницу я заставила маму поехать со мной после школы в музыкальный ларек у найшей станции метро и купить мне кассету «Морская» группы Мумий Тролль.

Я помню ее. Физическое ощущение гладкого пластика в руке, кирпично-красный оттенок вкладыша, сладковатый запах дорогой полиграфии, щелчок кнопки «плей» на Вокмане с автореверсом, который я безвозвратно отжала у папы, первый пронизывающий и ноющий аккорд трека номер один «Вдруг ушли поезда», безвозвратно и сладко лишающий меня гитарной невинности.

Стоит ли говорить, что, когда в понедельник утром я пришла в школу и увидела Артема (или все-таки Антона?), переобувающегося в свои моднющие темно-синие кеды на толствой белой подошве, я не почувствовала к нему ровно ничего, потому что уже была без памяти влюблена в Лагутенко и всех остальных музыкантов-мальчиков мира в его лице. Как после выходных, проведенных у экрана МУЗ-ТВ, воспринимать всерьез какого-то двенадцатилетку, пусть даже и с самой длинной челкой во всей школе? Никак. «Да и зачем, если можно влюбляться в рок-звезд?» — думаю я. Сказать по правде, часть меня до сих пор считает именно так.

То, что происходило дальше, очень любят вспоминать на семейных посиделках мои родители и братья. Вале одиннадцать лет, она «утекает» по полной. Это выражается в том, что она отстригает свои волосы и делает себе такую же челку, как у героя своих снов. Она скупает все желтые газеты и журналы, ловит каждую букву, каждое словечко, часами ждет клипов, подглядывает за ночными телеэфирами странных российских ток-шоу конца девяностых, куда нередко приглашают ее невозможного улыбчивого возлюбленного.

Тем временем группа объявила о первом большом живом концерте в Питере – 12 декабря 1997 года, дворец спорта «Юбилейный». Папа покупает мне билет. А еще у группы выходит абсолютно крышесностный второй альбом — «Икра».

Кажется, эта идиллия должна длиться вечно. Но нет. Это рок-н-ролл, детка, сердца должны разбиваться, иначе никак. И мое сердечко разбивается вдребезги. Это происходит прямо в отделе сантехники магазина «Максидом», куда я увязалась вместе с родителями одним субботним днем. Именно там я от скуки открываю журнал «Домашний очаг» (сейчас я уже не на сто процентов уверена, что это был именно он, но давайте простим мне это художественное допущение) и обнаруживаю там фото Ильи Игоревича вместе с прекрасной кудрявой женщиной-ихтиологом, которая носит его фамилию. Герой моих снов оказывается женат, давно и сильно, и моя одиннадцатилетняя душа готова разорваться на кусочки от горя, отчаяния и боли. Напомню, я человек из эпохи до интернета, новости тогда распространялись именно так – через прессу. А еще через письма. Я переписывалась с несколькими фанатками МТ из других городов, мы обменивались сплетнями и вырезками из газет. Но о комьюнити и фан-клубе я расскажу чуть позже, в следующей главе моей музыкальной автобиографии.

А пока я стою посреди строительного супермаркета, залитого холодным электрическим светом, и реву. Именно реву, как животное, со слезами, соплями и судорогами, так, что мои родители пару минут всерьез рассматривают вероятность того, что мне нужна скорая. Потом мне удается собрать себя в кулак и сформулировать-таки причину моего личного апокалипсиса: «ОН ЖЕНАТ». В тот момент я уверена: в жизни нет счастья.

Дома я срываю со стен все плакаты и клянусь страшной клятвой никогда не слушать и уж тем более не ходить на концерты вероломного рокера. На следующий день после школы я иду в гости к своей знакомой из восьмого класса с очень дурной репутацией. Она достает заныканную после родительского застолья початую бутылку вина «Изабелла», и уже после первого глотка омерзительного сладковатого пойла я извлекаю из рюкзака совершенно случайно оказавшуюся у меня с собой кассету «Морская» (клянусь, я несла ее на помойку!) и бесповоротно подсаживаю подругу на Мумий Тролля. Когда я слышу эти гитары глубоко внутри своего мозга и солнечного сплетения, я прощаю все. Музыка оказывается важнее парней — это урок первый и важный, о котором я, увы, впоследствии не раз позабуду.

Дальше мы допиваем бутылку, у меня случается первый в жизни провал в памяти, я прихожу в себя в универсаме, где стою возле кассы и жую батон в надежде, очевидно, заглушить запах алкоголя. Удивительно, но мне это удается и довольно ловко. Придя домой и немного протрезвев, я объявляю маме и папе, что мой герой прощен и мы все-таки идем на концерт через две недели.

Время пролетает незаметно – в любви, ажиотаже и гиперактивной болтовне. И вот наступает «день икс». На улице мороз, но я надеваю осеннее пальто с классными пуговицами с якорями и даже предпринимаю попытку накрасить глаза.

У нас билеты на трибуны, справа сбоку от сцены. Это мой первый рок-концерт — я не знаю, чего ждать. Ну, то есть, конечно, я представляю это все так: темный зал, луч прожектора, только я и музыка. И, знаете, в моей голове все происходит именно так. На деле, конечно же, все было иначе: я видела только крошечную прыгающую фигурку вдалеке внизу, да и звук был отвратный. Но, друзья, кого интересует, как это было по правде! Все самое интересное происходит у нас в голове, все эти необратимые короткие замыкания, которые и формируют нашу личность.

И вот он, самый настоящий он, лид-сингер, живой, в какой-то зеленой (или синей?) кофте и в кедах на толстой белой подошве. Луч, голос, гитары-гитары-гитары, мой собственный визг, который звучит так, как будто он исходит извне. Все вокруг гаснет, остается только музыка, будто свет, льющийся из конца туннеля. В этот момент мой мозг формирует еще одну связку, которая драматически повлияет на весь ход моей дальнейшей жизни, путями, о которых ни я, ни моя скучающая и позевывающая рядом мама в этот момент даже не подозреваем. Мои дофаминовые рецепторы взрываются от этого ощущения — первая секунда рок-концерта. До сих пор, до этого самого дня, до этой самой минуты, когда я печатаю эти строчки на высоте тридцать тысяч метров где-то над Европой, на полпути на мой четвертый за год концерт Kasabian, не нашла я кайфа более абсолютного, безжалостного и вечно оставляющего тебя неудовлетворенным и жаждущим новой дозы.

Я не помню того, что случилось потом, — есть только история, рассказанная мамой. По ее словам, когда концерт закончился, группа отыграла на бис и музыканты спешили со сцены, я резко сорвалась с места и кинулась вниз, к проходу, буквально перепрыгивая через ряды пластмассовых сидушек. Маме пришлось погнаться за мной и крепко схватить за загривок, чтобы остановить на полпути к цели, которой, очевидно, был удаляющийся за кулисы солист. Да, это был чистейший фангерлинг, но, как я уже сказала, тогда даже слова такого не было, и вообще я этого не помню, а значит, этого не было.

Потом, в фойе — не знаю, за какие такие заслуги, — мама покупает мне мой первый в жизни официальный мерч: белоснежную футболку с обложкой альбома «Икра». Я настаиваю на том, чтобы надеть ее немедленно, прямо на свое маленькое, потное, дрожащее от адреналивого прихода тельце. Домой мы решаем ехать на такси, и я всю дорогу не могу заткнуться про концерт, за окном крупными хлопьями валит снег, город переливается предновогодними огнями. Наверное, маме за меня стыдно. А мне – нет, мне отлично. Потом я привыкну к этому чувству, что нормальным людям за меня в такие моменты бывает стыдно. А еще к тому, что они никогда-никогда не смогут понять того, что я чувствую в тот момент, когде все затихает и гаснет, а потом взрывается, когда на сцену выходит рок-группа.

На следующее утро я просыпаюсь со странным чувством в животе. По иронии, все почти как в песне «Девочка» — «подушка вся в крови». Так я стала взрослой. Наверное, рок-н-ролл сыграл в этом не последнюю роль.

Тогда, в те выходные, эти гитары только мои и они звучат только для меня. Сначала появляются они. Затем — голос, произносящий мне в уши какие-то слова, и только потом голос обретает лицо. В момент, когда я это лицо вижу, какое оно, уже совершенно неважно. Я любила бы обладателя этого голоса будь он даже восьмидесятилетним дедом (хотя деды тоже бывают огонь, взять, например, Шона Коннери). Дело не в парнях — дело в музыке. Дело всегда именно в ней. Поэтому я по сей день закрываю глаза на рок-концертах и позволяю этому гитарному электричеству вознести меня высоко над землей, как пластиковый пакет на ветру. Как в тот осенний день двадцать лет назад. Но тогда я ничего этого еще не знаю, пока все это еще впереди. Пока у меня вечер воскресенья, завтра в школу и я засыпаю с наушниками в ушах.

За этим концертом последует еще не меньше дюжины других выступлений Мумий Тролля, не говоря уже о пробежках вслед за турным автобусом, встрече «Красной Стрелы» в шесть утра на Московском вокзале, дежурствах возле гостиницы «Октябрьская», безуспешных попытках украсть со сцены маракасы Лагутенко, женских драках за полотенце, к которому он приложился своим усыпанным перламутровыми блестками лицом, друзья-фанаты, прекрасные невероятные люди с похожим диагнозом, с которыми мы вместе научились не стесняться своего безумия. О том, как я, с детства упорная и целеустремленная, таки добилась встречи с кумиром и разлюбила его так же внезапно, как полюбила, я тоже расскажу позже. Пока мне хочется еще разок послушать «Морскую».

Вот так, все это началось с трека, который в школьном коридоре напевал какой-то парень, имя которого даже толком не сохранилось в истории. А закончилось… да что вы, еще ничего не закончилось! Это только первая песня в плейлисте моей жизни, прекрасная и в то же время довольно банальная для подростка конца девяностых. «Девочка» группы Мумий Тролль.