Саундтрек моей жизни | Placebo

Песни. Они застревают в голове, верно? Некоторые уходят после десяти компульсивных прослушиваний, а некоторые – не тут-то было. Они остаются в нас навсегда, начинают жить своей жизнью, становятся фантастическими существами в нашей собственной мифологии, строчкой в нашей собственной уникальной (как нам всем очень хочется думать) истории. Но есть такие песни, которые, кажется, просто ускользают. Для них мы оказываемся не готовы, сказывается недостаток определенного жизненного опыта. Им пока не время и не место, но они, эти треки, раз прослушанные, не уходят — просто прячутся и ждут своего часа.

В науке есть такой термин — «эффект бабочки», прославленный и популяризованный одноименным фильмом со сладеньким молодым Эштоном Катчером. Это понятие описывает последствия, которые незначительные, на первый взгляд, явления могут произвести в хаотической системе в какой-нибудь неопределенный момент времени и пространства. Согласитесь, мозг девочки-подростка — это та еще хаотическая система. А песни Брайана Молко очень похожи на крылья бабочки. Бабочки-вампира. Такие тоже, оказывается, бывают.

История моих отношений с Placebo подобна шутке, которая, в конце концов, доходит, но это может занять часы, если не дни. Знаете, как это бывает: едешь в метро или сидишь на работе на собрании, и вдруг бац — пенни, наконец, проваливается на дно копилки, до тебя доходит шутка, которую слышал на выходных от друзей или в каком-нибудь фильме, и ты ржешь в голос, над своей тупостью и над самой шуткой в равной мере.

Все началось с мальчика. Скажу сразу, это второй и последний раз, когда группа началась для меня именно с парня (первый описан в предыдущем моем тексте про Мумий Тролль). На этот раз история сохранила его имя и даже лицо. Его звали Ваня, был январь и жуткий холод, первый школьный день после новогодних каникул, девятый класс.

По иронии, наша с Ваней дружба началась на два года раньше с моего паленого рюкзака с портретом Лагутенко, с которым я пришла на вступительный экзамен по математике в новую школу. Экзамен я, кажется, завалила, но администрация школы сжалилась надо мной и меня определили в гуманитарный класс, в котором и учился этот самый мальчик Ваня. У нас было много общего. Мы оба не совсем вписывались в стереотипы гимназии о том, как должны себя вести и чем интересоваться подростки, мы оба были не очень одаренными в точных науках и довольно неаккуратными в вопросах стирки и глажки школьной формы. Но, главное, что было у нас общего, — это, конечно, музыка. А музыка в этом возрасте практически равна бунту, если, конечно, слушаешь не родительские диски The Doors (к чему я приду но много-мноооого позже).

Короче, мы были бунтарями класса, слушали богомерзкий рок, иногда прогуливали вместе школу, курили ворованные у его родителей Мальборо во дворе детского садика во время большой перемены… короче, вы поняли. Кто-то скажет, что подростки — упрямые, узколобые придурки, не уважающие никого и ничего. Что ж, посмею не согласиться. Подростки определяют себя в мире через любовь, в отличие от взрослых, которые, скорее, находят свое место в парадигме через то, что они «не» и «никогда не».

Музыка для подростка в данном случае является самым простым способом отделить себя от массы. Надевая на себя футболку или рюкзак с портретом любимого рокера, мы говорим: «Привет, мир, это Я, Я люблю эту группу, это объединяет меня со всеми, кто любит ее, но я не противопоставляю себя остальному миру через ненависть и неприязнь». В 13-14 мы — губка, мы максимально восприимчивы к миру. Это только потом, с годами, мы начнем выжимать и выжимать ее, когда вытащим пирсинги, сделаем половые тряпки из футболок с концертов, перестанем ходить в рок-клуб по четвергам. Это будет продолжаться до тех пор, пока губка, которая впитывала в себя этот прекрасный безумный мир вокруг, не станет совсем сухой и мы не станем взрослыми в каноническом понимании этого термина. Черт, ненавижу взрослых, такие придурки!

В девятом классе, кажется, перед этими самыми новогодними каникулами, на вечеринке у главного школьного задиры, который сейчас отец, если я не ошибаюсь, уже двоих чудесных ребятишек, Ваня и я поцеловались. Я не помню, кто поцеловал кого и как это всё было, помню только сам факт — мы стоим на балконе и с наслаждением истинных отбросов плюем вниз с десятого этажа, потом его язык оказывается у меня во рту. В 14 любовь выглядит именно так: музыка, дешевый алкоголь, неумелые поцелуи и холодные руки под курткой. Дальше были многочасовые телефонные разговоры про группы и то, как нас никто не понимает (да, мы были эмо до того, как это стало модным), медляк на школьной дискотеке под всё того же Лагутенко, и, наконец, каникулы. Ваня с родителями улетел в Лондон, я уехала на электричке к бабушке в Ленобласть. В наушниках у нас были одни и те же треки.

Наша встреча после двух недель разлуки была волнительной. Я очень боялась, что Ваня мне больше не будет нравиться, у моего мозга есть такое свойство — провозглашать отстоем всё, в чем не уверен на сто процентов. И вот, площадка за детским садиком, мороз, сигареты, неловкость. Как сейчас помню его синюю дутую куртку и красные от мороза уши. А еще помню подарок, который он привез мне из тогда еще совершенно недоступного и прекрасного города моей мечты: браслет из деревянных бусин (он всё еще хранится в коробке с моими «сокровищами» в кладовке в доме родителей, правда, рисунок на бусинах совсем истерся) и диск. Placebo, первый альбом, зелененький такой, настоящий, не паленый, закатанный в пластик, с плохо оторванной этикеткой флагманского магазина HMV на Оксфорд-стрит. Я прослушала его тем вечером дома, совершенно не поняла и убрала в дальний ящик письменного стола.

Есть вещи, которые приходят в нашу жизнь слишком рано, когда мы к ним совершенно не готовы и просто не можем оценить их по достоинству. И я сейчас не про то, когда ты сначала ненавидишь что-то, а потом влюбляешься, как героини Джейн Остин неизбежно в конце романа западают на мрачноватых недопонятых мужиков. Я о том, что иногда мозг бывает попросту не готов полюбить что-то. Как Placebo и Ванина любовь ко мне, например. Ирония заключается в том, что с Placebo у меня всё решилось, а вот с мальчиком, буквально подарившим мне их, – никогда.

Стоит ли говорить, я разбила Ванино сердце, с особой жестокостью, как это умеют делать только глупые девчонки-подростки. Я совершила страшное, ужасное, отвратительное и совершенно типичное для девочки-подростка зло: я бросила его по телефону перед самым последним звонком в девятом классе. И ради кого! Ради классического придурка, на которого западаешь в 14 лет. Его звали Саша. Он был сыном богатых родителей, у него была тачка, темные очки и пневмат. Он косил под Сашу Белого из «Бригады». Только вот я не знала, кто такой Саша Белый, и от этого думала, что этот роковой мужчина из поселка Парголово — по меньшей мере Сонни Корлеоне, что добавляло в моих глазах плюс тысячу к его дешевому обаянию. Слушал Саша полное дерьмище – группу Тату и Русский Размер, они постоянно играли на полную у него в тачке, пока мы колесили по светлым людным улицам неспящего июньского Питера.

Саша бросил меня примерно через месяц, после того как понял, что я не готова расстаться со своей невинностью даже с таким крутым мафиози, как он. Скажу в свое оправдание, бумеранг вернулся ко мне сполна – парень даже не звонил мне, просто исчез и всё, перестал брать трубку. По-английски для этого даже есть модный термин – ghosting. Не уверена, что у него есть какой-то русский аналог, но, да, Александр стал прекрасным брутальным привидением и растворился в лучах лунного света, будто его и не было вовсе. Примерно тогда мне и попался под руку тот диск, зелененький, с плачущим мальчиком на обложке. И нашел он меня в самый лучший момент, когда я думала, что реально сдохну и всерьез обдумывала то, чтобы написать Саше письмо (настоящее, не электронное, с предложением своей вечной любви и своей девственности впридачу).

Одно нажатие на play, и всё перевернулось с ног на голову. В этом мире есть кто-то еще, кто знает, ЧТО я чувствую, сидя за столом в три ночи, маленькая, зареванная, брошенная Татьяна Ларина. И этот кто-то никогда меня не бросит, никогда-никогда (если не считать альбом Loud Like Love, про который я притворяюсь, что его нет).

Как сейчс помню: бум-бум-бум-бум — барабаны, потом — рваная, резкая, режущая по живому гитара, потом — голос, мальчишеский, задорный. Every sky is blue, but not for me and you. Да, черт, да, небо, блин, голубое, но только не для меня — для меня оно черное и пустое. И еще для Вани, который, как я узнала осенью, перешел в другую школу. Долбаные мурашки, размером с Титаник, и чувство божественного откровения, которое может дать только музыка. Вот тогда, в ту минуту, вжав наушники в уши так глубоко, что мне больно, я постигаю суть подростковости: боль — это круто. Я люблю боль. Эту дикую, острую, как гитарный рифф, перекрывающую все рецепторы боль. В ней есть кайф. В ней и есть весь кайф! Она делает тебя живым. Одиночество не может быть полным, когда тот, кто поет в твоих наушниках, еще более одинок, чем ты. Той ночью мне жутко хочется позвонить Ване, сказать ему, что я понимаю, как он относился ко мне, но я не могу (мне и сейчас этого хочется!), я сделала это невозможным, сама, своими руками. Я плачу, опять, снова, но это уже совсем другие слезы. Потом я засыпаю. Остаток летних каникул проходит с наушниками в ушах.

Я выучила свой урок и до самого второго курса универа больше не встречалась с парнями. В следующий раз я вернулась к Placebo, когда мне было 21. Тогда я была студенткой в одном из университетов Англии, работала в пабе и имела привычку влюбляться в неудачников-музыкантов много старше себя из местечковых wanna-be-инди-групп. Я включила Молко на ступеньках черного входа во время перерыва, со стаканчиком сидра и самокруткой из лакричной папиросной бумаги, сразу после того как мне пришлось продать пинту «Стеллы» своему парню, который явился в бар со своей, как оказалось, невестой. Темное безграничное английское небо над головой, сердце, разбитое на сто миллионов частей, как бокал, выпавший из рук пьяницы, и всё тот же голос в наушниках — только песни другие, и понимаю я их теперь куда глубже, потому что знаю на своем опыте, что такого чувствуешь in the cold light of morning.

Я встретила Ваню снова, когда мне было уже 25. К своему стыду, я не сделала ровно ничего для того, чтобы искупить ту подростковую обиду, которую нанесла ему, а сделала только хуже. Да разве и можно заслужить прощение за такое? Да и нужно ли? С некоторыми вещами приходится просто научиться жить.

Странно: люди, которые приносят музыку в твою жизнь, неизбежно уходят, а вот музыка остается. Она находит нас самыми странными путями, порабощает, уничтожает, просветляет, наполняет и опустошает. Она как кривое зеркало, в котором видна вся правда о нас, это плейлист нашей жизни. Музыка — это дом, в который всегда возвращаешься. Come Home.